Форс-мажор - Страница 2

Как я и ожидал, деньги они все-таки нашли. Вытащив из вазы пакет с долларами, юноша присвистнул и гордо показал всем свою находку. Начальник разложил их на столе, как конфискованные боеприпасы и с минуту с любовью созерцал впечатляющую картину. Потом подозвал почему-то дядю Мишу, который без очков все равно ни хрена не видел и пересчитал.

- Двадцать восемь тысяч долларов, - веско сказал он. - Откуда деньги?

- Мама подарила.

- Мама у нас кто?

- Агроном.

- Очень хорошо. Деньги изымаются до выяснения происхождения.

Под изъятие так же попали моя телефонная книга, портфель, папка с документами и несколько накладных, случайно завалявшихся в столе. Из электроники они ухватились за флэш накопитель и компьютер. Свою добычу стражи порядка стаскивали в коридор и аккуратно складывали у стены. Причем молодой кроме процессора хотел прихватить еще и мой новенький жидкокристаллический монитор на девятнадцать дюймов, но старший доходчиво объяснил, что это он им совершенно ни к чему. Как ни старались, больше они ничего не нашли. Собственно, больше у меня ничего-то и не было. Эти деньги составляли все мое состояние, все, что я смог отложить за три года свободного плавания, если не считать, конечно, нашей с Серегой совместной собственности. Это был первый взнос на мой собственный магазин. Мне не хотелось верить, что я их больше не увижу. А в компьютере из криминала имелись разве что пара картинок с голыми девочками, да моя интернет переписка с двумя подругами из Сыктывкара, которых я подцепил в прошлом году в Хургаде.

Когда все уже было основательно перерыто, начальник еще раз ласково посмотрел на пачку с деньгами и подытожил:

- Ну, что ж, - неплохо, - потом бросил взгляд на часы и сказал: - Поехали.

Мы все по очереди расписались в протоколе, причем дядя Миша сослепу поставил автограф в графе следователя. Я попросил разрешения умыться и почистить зубы.

- Ни к чему, - сказал пижон. - Тебе их выбьют на допросе. Он снова заржал, а потом добавил:

- Шучу я, шучу.

Мне позволили умыться и одеться, сняв наручники, но перед выходом в коридор снова надели. Дверь опечатали. Спускаясь по лестнице, мы болтали о погоде, как старые друзья, хотя я даже не знал, как зовут людей, так беспардонно ворвавшихся в мою жизнь. Никто из этой ментовской команды КВН и не подумал мне представиться.

Во дворе, около подъезда, среди дюжины возбужденных старушек, возглавляемых тетей Таней и дядей Мишей, я заметил Серегу. Мы встретились глазами и я выразительно пожал плечами. Серега прорвался сквозь толпу и начал кричать.

- …завалили! Прямо на глушняк! Вчера… После тебя! … и еще двоих… Держись!

Мои конвоиры были очень недовольны его поведением, они посоветовали ему заткнуться, но он проявил мужество и глубоко наплевал на их слова:

- …я утром … приехал, а там везде кровища! … украли деньги… Не боись! Я буду рядом. Если что, я поеду…

Больше я уже не слышал, потому что меня запихали в УАЗик и дали по газам.

Итак, меня подозревают в убийстве. Или уже решили обвинить?

Насколько я знал - а я их знал! Списать на кого-то висяк, для них раз плюнуть!

В детстве мы ловили мух, шмелей и жужелиц в спичечный коробок. Просто так, безо всякой цели, просто, чтобы поднести к уху и послушать, как они там жужжат и скребут лапками. Дальнейшая участь насекомых была различна - кого-то отпускали, кому-то отрывали крылышки, а кто-то становился зеленоватым пятном на земле. Все зависело от личности ловца.

Хозяева железной машины с решетками, пленником которой я был - очень взрослые дяди. И весь вопрос заключался в том: как они поступали в детстве?

Лично я всегда отпускал букашек. Зачтется ли мне мое милосердие?

Я смотрел через решетку на манящие изгибы улиц, на улыбающихся людей, которые шли куда хотели и испытывал животный, ни с чем не сравнимый страх, куда более сильный, чем тот, который я испытал, когда ворвались ко мне в квартиру. Это был страх обреченного.

Я прекрасно понимал: посадить меня для ментов - как дважды два. Причем я сам во всем признаюсь. Я часто и много читал газеты. Я боюсь физической боли, я боюсь голода, я боюсь больших грязных членов ссучившихся уголовников, которыми меня будут тыкать в попу. Меня не надо пугать, стоит только намекнуть и я во всем признаюсь. Я сам себе подпишу приговор. Я ненавидел себя за трусость, но ничего не мог с собой поделать.

За пятнадцать минут, в течение которых мы ехали до отделения, приступы оптимизма несколько раз сменялись паникой, но когда машина остановилась, я взял себя в руки и уже представлял себе в общих чертах, как мне нужно себя вести на допросе. Эх, если бы можно было сказать, что я буду говорить только в присутствие своего адвоката! Но мы не в Америке, да и никакого адвоката у меня и в помине не было.

Я представлял себе, что в милиции с нетерпением ждут моего появления. Я думал, что следователи сидят на телефонах, грызут ногти и передают друг другу по рации сообщения о передвижении конвоя. Мне казалось, что меня сразу поведут в кабинет, где энергичный опер, дрожа от возбуждения, начнет задавать дурацкие вопросы. Но все произошло совсем не так. Мои новые знакомые передали меня на руки сержанту с автоматом, тот повел куда-то вниз по лестнице. На полпути он остановился, повернул меня лицом к стене и минуты три болтал с приятелем. Потом мы оказались в подвале, а затем в камере. С меня сняли наручники и тревожная железная дверь с маленьким оконцем захлопнулась. Я остался один. Спичечный коробок. Жужжи - не жужжи, скребись - не скребись.

Камера была довольно просторной, метра три в ширину и четыре в длину. По углам стояли два топчана, покрытые красным дерматином. Прямо напротив двери, под самым потолком находилось окно, закрытое листом железа, в котором сантиметровым сверлом хаотично просверлены множество отверстий, через которые в помещение проникал слабый утренний свет. Цементные стены без признаков краски и штукатурки, цементный пол и грязный потолок. В углу пластмассовое ведро. Запах хлорки.